Похождения бравого не-солдата Кыша - «Политика»

- Убили, значит, Взго-то нашего, – сказала Кышу соседка, дебиловатая тетушка Варсик, которая живо, как это часто и бывает со всякой бестолочью, интересовалась политикой и иногда поила Кыша парным молоком от своей коровы, втайне надеясь, что когда-нибудь он, легко сумевший внушить ей мысль о своей гениальности, действительно вознесется на вершины власти и тогда она, как его хорошая знакомая (а в глубине души она надеялась, что Кыш считает ее едва ли не приемной матерью) тоже немного погреется в лучах его славы.

Кыш несколько лет тому назад, после того как военная комиссия признала, что из славного его рода уже достаточно людей прослужили в армии, и он может быть освобожден от исполнения священного патриотического долга, быстренько (пока не передумали) перебрался из своего вонючего села в столицу и долгое время после переезда промышлял продажей желтым изданиям «дохлых собак» - фальшивой информации, которой он сочинял правдоподобную «родословную».

Жил, правда, он не в самой столице, а в пригороде, население которого, также в основном перебивалось с хлеба на воду, но имело существенное преимущество содержать хоть какую скотину, что позволяло ему питаться чуть лучше городских. Кыш также примазался к этой категории через сердобольную Варсик, которую презирал, как практически и всех, с кем его сталкивала жизнь, но терпел ради упомянутой кружки парного молока, которая играла отнюдь не последнюю роль в его жалком рационе – без преувеличения эту кружку для него можно было даже назвать высшим деликатесом!

От армии Кыш мог бы откосить и по болезни – латентной шизофрении, которую ему определили еще в ранней юности, но, имея непомерные амбиции и рассчитывая когда-нибудь полностью удовлетворить их, он принял не по годам мудрое решение скрыть от врачебной комиссии сей печальный факт, ставящий крест на сколь-нибудь серьезной карьере в будущем. Впрочем, если комиссия в конечном итоге решила бы послать его в армию, он, несомненно, раскрыл бы всю свою подноготную, наплевав на будущую гипотетическую карьеру – мелкая дрожь охватывала его при одной мысли, что его драгоценная шкура может быть хотя бы слегка повреждена. Он панически боялся вида крови (собственной) и моментально падал в обморок, едва увидев красную жидкость на своем пальце от укола какой-нибудь булавки. На высокопарном его слоге, однако, этот позорящий мужчину изъян отнюдь не отражался.

- Не оскудеет земля армянская талантливыми политиками! – отвлеченной фразой Кыш постарался закамуфлировать свою рожденную черной завистью лютую ненависть к убитому – одному из самых успешных выдвиженцев нового времени. Как они, вот эти все, смели захватить руководство страной, когда он – самый великий, единственный и незаменимый Кыш прозябает в бедности и безвестности в ожидании благодеяния от полоумной соседки!

- Да уж, это точно, - Варсик выразительно посмотрела на Кыша, желая показать, что понимает, кого надо иметь в виду. И налила ему еще пол-кружки.

Щечки Кыша от выпитого молока медленно розовели, мысли прояснялись, дух поднимался. Но до звездного его часа было еще очень далеко.

* * * * * * * *

- Надо бежать, – в глазах у Кыша застыл животный страх, мелкую дрожь в руках он не в силах был унять, да и не пытался, - мне надо бежать, бежать, бежать!

- Мелкий зверек – презрительно подумала его жена Маргуша, а вслух сказала, - Ну, чего ты так трусишь, ну посадят тебя на какое-то время, это же не смертельно, а для выдающегося политического деятеля, каким ты себя мнишь, тюрьма – это почти необходимый компонент успешной биографии.

- И это говорит моя жена, женщина, которая не должна представлять ни единого своего дня без любимого мужа! – то ли горечь, то ли ненависть, но более всего отчаяние прорывались в истерических восклицаниях Кыша. В его голове в очередной раз на мгновенье пронеслось, как эта Варсик при всем своем дебилизме сообразила все же подложить ему свою уродливую дочь, а затем, ссылаясь на ее беременность, которой, на самом деле, тогда вовсе и не было, в категорической форме потребовать немедленного заключения брака. «Дурак, дурак, так тебе и надо!» - в сердцах в который раз подумал он.

Этот брак, правда, позволил ему, что называется, поддерживать штаны, поскольку основанная им на неизвестные деньги, но с большой помпой и еще большими ожиданиями газетенка, при всей изворотливости хозяина, доходов вовсе не приносила, одни убытки – через одного герои его материалов (люди, по большей части, солидные и влиятельные) взыскивали посредством суда значительные суммы за клевету, засим он постоянно находился на грани банкротства, о прибыльности не могло быть и речи. Банкротством все бы и кончилось, и ему было бы суждено до конца дней своих благодарить сердобольную Варсик за молоко и сливки, но тут на него обратили внимание «доброжелатели» из-за бугра – они и подкармливали «оппозиционную» прессу, чтобы со своей стороны иметь возможность шантажировать власти страны. Вот, и сейчас последняя его надежда был на них, родненьких.

- Ну и беги, раз тебе так приспичило! Денег-то тебе дадут твои покровители? О детках своих ты, конечно, и не подумаешь, но, благодарение Богу, – а ежели совсем уж откровенно, то благодарение властям, с которыми ты так ожесточенно воюешь – у матери моей появилась вторая корова, и именно она прокормит нас всех, как кормила и тебя, паразита, все это время. Но на твои блядки в Европах молока не надоить, да и не дала бы я тебе ни копейки, даже если бы пришлось сливать это молоко от избытка в канализацию, – Маргуша перестала сдерживать свои чувства, и в ее голосе читалась и уязвленное женское самолюбие, и презрение к мужу – трусу и тунеядцу, и страх за остающихся только на ее попечении детишек.

И без того совершенно потерявший голову Кыш от жестоких слов жены впал в прострацию.

- Да, да, тунеядец я, тунеядец, - заголосил он в истерике и заплакал, как маленький ребенок, горючими слезами, - тунеядец и дармоед, выбросьте меня на помойку!

Маргуша, не суетясь, подошла к аптечке, взяла оттуда таблетку, налила в стакан воды, и, вернувшись к мужу, влепила Кышу звонкую оплеуху, а когда он встрепенулся, сунула ему в рот таблетку и дала в руку стакан воды. Кыш покорно проглотил таблетку и вскоре успокоился. Более, или менее. Ибо главная причина истерики никак не могла быть устранена. Кыш лучше всех знал свои грехи перед страной и ее властями. Он помнил, какие подписал бумаги, когда согласился принять помощь от международной организации, известной в мире своей деятельностью по разрушению национальных государств и не скрывающей своей симпатии и поддержки главным врагам его страны. Готовый предать любого и отказаться от любых договоренностей он, тем не менее, в этом случае честно отрабатывал свои 30 сребренников, когда в экстазе призывал безумствующую толпу вооружаться камнями и железными прутьями и идти на защитников правительственных зданий, ибо не сомневался, что его команда, возглавляемая матерым политиканом, одержит верх, а теперь, когда их бунт был подавлен, и им грозила расплата за жертвы их авантюры, он не мог не понимать, что наказание неотвратимо, и внутри него все дрожало, как и всегда, когда ему грозила малейшая опасность. Будучи сам по своей глубокой сути предателем, он не сомневался, что все его подельники также предадут его, и последней надеждой, при всем при том, оставалась все та же ненавистная уродливая жена. Сейчас, выйдя, благодаря таблетке, из ступора, он это ясно осознал – у него нет иного выбора, кроме как приползти к чреслам Варсикиной дщери. В состоянии почти полной прострации он не смог бы даже сложить свои вещи.

- Милая, - сказал он, вновь громко всхлипывая, - ты одна моя надежда, спаси отца своих детей! – он знал, на что надо напирать.

Подавляя отвращение, Маргуша стала быстро складывать вещи Кыша в саквояж, затем едва ли не за ручку усадила его, непрерывно испуганно озирающегося по сторонам, в их старенький «Жигуленок» и повезла к государственной границе. По дороге они не проронили ни слова. Когда наступила темнота, перед ними открылось поразительной красоты звездное небо. Женщина, несмотря на сумеречное настроение, не могла не обратить на него внимания, но не Кыш. О своем вожделенном звездном часе он и не думал. Быть бы живу!

* * * * * * * *

- Я буду участвовать в конкурсе красоты «Мисс Вселенная»! - тон Маргуши не допускал возражений.

- Но милая, у тебя же пятеро детей, как ты можешь участвовать в конкурсе девушек? Может, дождешься конкурса «Миссис Вселенная? – Кыш попытался найти самый безобидный и самый по логике убедительный аргумент против очередного сумасбродства жены. Правда, учитывая весь предыдущий опыт, особых надежд на логику он не возлагал.

- Еще чего! Ну и что, что это конкурс девушек! – агрессивность тона Маргуши заметно возросла, - Чем я не девушка, вон какие у меня стройные ножки! – она подняла юбку, чтобы показать мужу свои толстые целлюлитные ляжки. Кыш поспешно отвел глаза – вид этих «ножек» вызывал у него почти рвотный рефлекс (в те редчайшие дни, когда ему никак не удавалось избежать исполнения супружеского долга, самым большим для него испытанием было именно вынужденное обозрение «прелестей» супруги, которая не разрешала полностью погасить свет, чтобы соблазнять мужа своим роскошным, в чем она была искренне уверена, телом и тем самым превращала его почти в полного импотента – за это тоже она его презирала).

- На кой хрен я жена главы государства, ежели для меня не могут сделать такое пустяшное исключение! – в ней закипало искреннее возмущение.

- Но милая, конкурс в другой стране, наша юрисдикция не распространяется так далеко!

- Ишь, слово-то какое использует! При чем тут юрисдикция, разве не должны нас везде любить и уважать, носить, что называется, на руках за наши добродетели, за нашу историю, нашу великую революцию, наконец!?

- Ну, да, да, - устало вымолвил Кыш, - делай, что хочешь. Неси мне любые письма, прошения – я все подпишу.

Супруга его, известная в свое время, помимо уродств, довольно трезвым, что называется, крестьянским умом, после внезапной смерти своей матери Варсик (у той от горя остановилось сердце, когда при дойке одна из коров, неожиданно лягнув, опрокинула полное ведро молока) вдруг сама приобрела (должно быть в качестве наследства) ее дебилизм – и даже в гораздо худшей форме (стресс, наверное), а когда Кыш, которого она глубоко презирала, нечаянно взмыл на самую вершину власти, она окончательно «выпала в осадок» и кроме своей красоты больше ни о чем ни думать, ни говорить не могла. Муж терпел все ее сумасбродства не только потому, что она давным-давно прижала его к земле своим каблуком, но также и по той причине, что у нее на руках находился страшно компрометирующий Кыша документ: постоянно роясь в бумагах мужа, она нашла его как-то среди прочей макулатуры и шантажировала теперь им постоянно, даже когда в этом не было никакой необходимости – помни, мол, знай свое место!

Вот и сейчас Маргуше очень хотелось еще покричать, наступил час ее особой психической активности, но хорошо знающий жену Кыш отрезал все возможные варианты для скандала. Он согласился на все также и потому, что прекрасно знал – после всех его художеств внутри страны и на международной арене, все равно никто уже письма и прошения из его канцелярии всерьез не воспринимает. Его, правда, это тоже совсем не волновало. С тех пор как с помощью своих зарубежных покровителей Кышу, в конце концов, удалось все-таки совершить государственный переворот, и он, не имеющий никакого опыта управленца (хотя бы заведующего сельской фермой), вдруг возглавил правительство, от реальной перспективы сойти с ума из-за разом навалившейся на него ответственности (о добровольной отставке, конечно, не могло быть и речи) его спасала, как это ни парадоксально, его психическая болезнь – сейчас она проявлялась скорее как биполярное расстройство, или, по прежней терминологии, маниакально-депрессивный психоз. Особенностью конкретно его болезни было то, что психическое расстройство ограничивалось единственной фазой – манией, и это было спасением для него, ибо в состоянии депрессии у несчастного не было бы иного выхода, кроме самоубийства. А так он постоянно пребывал в отличном настроении (не считая времени общения с женой), блаженная улыбка не сходила с его лица (за исключением стадии маниакального неистовства, когда на заседаниях правительства и других мероприятиях (в том числе и международных) он крыл едва ли не матом своих реальных и воображаемых противников). Несмотря на полные провалы по всем азимутам, улыбка, действительно, не сходила с его умиротворенного лица, в отличие от некоторых членов его команды, которые, в целом хоть и были подобраны им по своему образу и подобию, но те немногие из них, кто не были, подобно шефу, психически больны, в какой-то степени груз ответственности на своих плечах все же ощущали, и это отражалось на день ото дня все мрачнеющих и мрачнеющих их лицах, а у тех, кто на самом деле были едва ли не клонами шефа, ощущение неминуемого близкого конца порождало дикие, под стать своему кумиру, истерики при публичных выступлениях (что происходило в кулуарах, одному богу известно).

Так они и жили; они и страна. Глядя на звездное небо. Выискивая там большие и малые звезды.

* * * * * * * *

Где-то на самом краешке небосвода вдруг опрометью закатилась ма-а-аленькая звездочка. Никто в бескрайней Вселенной этого и не заметил.

.

.

Восставший из могилы от удивления и восторга Ярослав Гашек конфиденциально рассказал мне эту историю

Григор Апоян